Хождение по Млечному пути - Алена Даль

Борис надолго замолкает, словно выговорив весь свой запас мыслей на сегодня, – для добровольного отшельника и так слишком многословно.

– А что ты делаешь в оставшиеся две трети года в Риге? – пытаю я бывшего банкира.

– Так и знал, что спросишь. Делаю то, на что не хватало времени в прошлой жизни: читаю книги, пишу картины, изучаю языки… сочиняю эпитафии экстремалам вроде меня…

– ???

– Шучу, конечно! – улыбается Борис. – Если ты имеешь в виду работу, – веду занятия на географическом факультете в университете. Знаешь, как называется курс? «Искусство странствий», это факультатив, и на лекции ходят с десяток человек, не больше. Зато все они уже научились жить свободными от прошлого и будущего!

– И все они, конечно же, сёрфингисты?

– Да нет, вовсе не обязательно, – смеется Боб, – но все они не бояться рисковать и быть непохожими на других.

На мгновение я испытываю что-то вроде легкого укола белой зависти.

– Я вот думаю, а смогла бы я ТАК жить?

– А ты не думай, а пробуй!

…К вечеру бухта озаряется пунцовым закатом. На фоне отливающего золотом моря шустрые фигурки сёрфингистов, хрупкие по сравнению с океаном, выглядят бесстрашно и отчаянно. Эти смелые сильные люди с неистребимой страстью к риску ни за что на свете не променяют свою теперешнюю жизнь на пресную предсказуемость прошлой, на размеренное течение будней и безопасную стабильность, которых они когда-то отвергли. Но так ли необходим буквальный, физический риск для того, чтобы освободиться от прошлого и перестать уповать на будущее? Игра на лезвии жизни и смерти, конечно, выбивает из головы всякие глупости типа оптимизации рабочего дня и эффективного планирования карьеры… Но как быть с заполнением пустоты? И потом прошлое, в виде накопленных и вложенных денег, опыта, знаний, кормит твое настоящее, хочешь ты это признать или нет.

– Борис, хочу спросить вот о чем: если бы ты не был в прошлом успешным банкиром, как думаешь, удалось бы тебе вести теперешний образ жизни?

– Ты имеешь в виду – на что я живу? дивиденды?

– Да, именно это. Смог бы ты жить на одну зарплату преподавателя факультатива?

– Хороший вопрос, – сёрфингист задумывается, – и я отвечу на него так: если бы я не был в прошлом успешным банкиром, или был бы неуспешным, то все равно поменял бы свою жизнь. Возможно, я бы катался на доске не здесь, а у себя под Ригой, или был бы не сёрфингистом, а, к примеру, парапланеристом или скалолазом. На худой конец – просто бродягой!

– Но все равно рисковал бы жизнью?

– Мы рискуем жизнью всегда, даже тогда, когда об этом не задумываемся: ведем ли автомобиль, летаем ли на самолете или ходим в одиночку по незнакомым пляжам, – он хитро подмигивает мне, – все зависит от нашего отношения к жизни и границ риска, которые каждый из нас устанавливает для себя сам…

Мы провожаем светило за кромку воды и допиваем остывший кофе. Борис интересуется, готова ли я рискнуть и прокатиться по серпантину на его стареньком скутере или же предпочту благоразумно остаться на ночь в его фургоне? Получив мое согласие рискнуть, отвозит меня в Сан-Себастьян. Прощаясь у калитки, я благодарю своего случайного знакомого за удивительный день и рассказ, прекрасно понимая, что больше мы, скорее всего, никогда не увидимся. А вот почему и для чего встретились? Зачем и кому это было нужнее, ему или мне? Словно отвечая на незаданный вопрос, Боб цитирует с улыбкой: «Там, где нас ждут, мы всегда оказываемся точно в срок»18… И растворяется в темноте.

Прощание с рыбаком

Я долго, очень долго иду от калитки в дом, с необъяснимой грустью открываю ставшую родной дверь. Меня уже ждут за столом, положив натруженные руки на белую скатерть, милые мои старики – Эррандо и Тода, – совершенно чужие, но ставшие такими близкими, что к горлу подкатывает комок.

Что сказать вам, мои дорогие, на прощание? Что каждый прожитый в Эускади день был похож на маленькую жизнь? Что каждый час вмещал в себя такое количество эмоций и впечатлений, что теперь можно вспоминать о них долгие-долгие годы? Что пережитые здесь, вместе с вами и благодаря вам, минуты – это то, ради чего стоит рисковать и доверяться судьбе? Это мгновения, которые хочется останавливать. И бережно хранить в своем сердце… Я так хочу поблагодарить вас за то, что поделились со мной чем-то очень важным, быть может, частью своей души. Что позволили пережить радость и покой, удивление и восторг, светлую грусть и глубокую благодарность. Вы украсили мою жизнь и позволили мне быть абсолютно счастливой…

Но я ничего этого, увы, сказать не могу, – мой английский не настолько совершенен. Поэтому я просто пою им песню. На русском. Мою любимую:

«Призрачно все в этом мире бушующемЕсть только миг – за него и держись!Есть только миг между прошлым и будущимИменно он называется жизнь…»19

Пою и плачу. Плачу и пою. Все куплеты, один за другим. И про седые пирамиды, и про звезду, что сорвалась и падает…

– Элена, – беспокоится Эррандо, кладя руку на мое плечо, – ты чем-то расстроена? У тебя все в порядке?

– Да, Эррандо, у меня все в порядке, просто грустно оттого, что завтра мы расстаемся. А я даже не могу как следует поблагодарить вас с Тодой. Не хватает слов, и я совсем не знаю эускера.

– Не беда! Мы и так все понимаем. Правда, Тода? – старик поворачивается к жене.

Тода кивает и тоже подходит ко мне. Мы все трое обнимаемся. Я еще пару раз всхлипываю, вытираю слезы, потом иду мою руки, и мы садимся ужинать.

После вечерней трапезы Эррандо приносит старую шкатулку и достает оттуда пожелтевшую от времени бумагу с печатями, розоватую ракушку с обломанными краями и несколько черно-белых фотографий, на которых изображены они с Тодой – молодые. На фотокарточке со старомодными зубчатыми краями Эррандо в плаще и широкополой шляпе с ракушкой вместо кокарды. В руках у него посох, к которому привязана пустотелая тыква, – такие раньше использовали в качестве фляги пилигримы. Рядом – совсем юная Тода с темной косой, так же как и сейчас обмотанной вокруг головы. У их ног две котомки. На заднем плане – старая церковь и уходящие за горизонт виноградники. На другом снимке – длинный мост через реку. Посередине моста – вымокшие до нитки, но счастливые Эррандо и Тода. Они держатся за руки, Эррандо смотрит на Тоду, Тода – на реку. Еще один кадр: солнце в зените, петляющая дорога уходит вверх в горы, по ней движутся две фигуры. Он и она…

– Теперь ты понимаешь, Элена, о чем я хочу тебе рассказать? – спрашивает Эррандо.

– Да, кажется, догадываюсь. Ты и Тода – вы прошли Камино Сантьяго?

– Так и есть. Я прошел этим путем трижды. Когда я услышал тогда в электричке, что ты собираешься идти дорогой пилигримов, мне захотелось поддержать тебя и быть твоим наставником. Ведь у каждого паломника должен быть наставник. Тот, кто первый пожелает «Буэн Камино!»20 Но сначала я расскажу тебе о своем Пути.

Третий рассказ Эррандо

«…Впервые об этой дороге я узнал в день моего первого причастия. Мне было тогда 12 лет. Отец сказал, что Камино Сантьяго должен пройти каждый католик хотя бы раз в жизни. Но важно правильно выбрать время. «Путь должен сам тебя позвать!», – говорил отец. Я долго прислушивался, не зовет ли меня Камино? И никак не мог понять, как услышать его зов. Пока однажды ясно не почувствовал: пора. Случилось это ранней весной 1961 года, после крушения поезда, устроенного левыми. Мой брат Черу, тогда еще совсем ребенок, был в восторге от теракта и мечтал поскорее повзрослеть, чтобы примкнуть к сепаратистам. А вот я испытал разочарование от того, что погибли люди. Я был одинок, и мне не с кем было поделиться своими сомнениями. Отец пропал без вести два года назад – он не вернулся с моря. Убитая горем мать целыми днями молчала и глядела в окно. Мне ничего не оставалось делать, как просить благословения и собираться в путь. Моя дорога началась прямо отсюда, из Доностии. Я пошел в Памплону и там встретил своего наставника. Им оказался однорукий португалец Томаш, бывший моряк. Руку он потерял во время кораблекрушения: тяжелая переборка, не задраенная по недосмотру во время шторма, разрубила ее пополам. Томаш сидел на тротуаре возле альберга Иисус и Мария, сдвинув шляпу на глаза, а когда я поравнялся с ним, сказал: «Ну, вот, ты и пришел!». Я удивился, но виду не подал. На следующий день мы с ним двинулись в Путь.

Мой наставник был большой любитель вина. Осушив в сиесту бутылку, а то и две, он принимался рассказывать длинные поучительные истории из своей жизни, в которых вымысел переплетался с явью. Но я был на него не в обиде, и мне нравилось все, что он рассказывал. Я не спрашивал о нем ничего: сколько ему лет, есть ли у него семья, что он делает по жизни. Все что хотел, он рассказывал сам. Несколько раз Томаш спасал меня от беды. Однажды в дебрях Пиренеев он спас меня от разъяренного вепря. В другой раз терпеливо выхаживал четыре дня во время лихорадки, приключившейся со мной в Ларасоане. Бывалый моряк, он и на суше оставался бродягой и не страшился ни физических тягот, ни опасностей, ни людей, ни зверей, ни духов… Его любимым выражением было: «Кораблю в гавани не грозит опасность, но не затем он создан, чтобы стоять на якоре». Тогда я был слишком молод и не мог сполна оценить ту грубоватую заботу, которой он меня окружил. Томаш терпеть не мог телячьих нежностей, но готов был перегрызть горло любому, кто посмел бы заставить меня усомниться в правильности моего Пути.